Не надышаться влагою твоей.
Васильевский махнул крылом Тучкова.
Уж третий год я не считаю дней.
Сжимаю берега твои в подкову.
Корабль плывет, от Ладоги до Блю…
Хера…Я лапой загребаю листья.
Присутствие тепла с трудом терплю,
Стыдливо ворожу на старых письмах.
Луна брюхата, снова не спалось.
Живу в коммуне, лиц не узнавая.
И, натыкаясь на земную ось,
Закрашивать себя не успеваю.
Уж третий год я умираю с тем,
Чтобы опять увидеть край ладони.
Мой день ослеп, утерян, как тотем,
Как в кресле плед, в окне вертеп вороний.
Не надышаться, да и не вздохнуть.
Дождь опадает тихою морокой.
Вот мой трамвай пытался упорхнуть,
Как бабочка, мордатый и широкий.
За ним лечу большой величиной
Из формул речи, пульса, беспокойства.
И где-то, над Фонтанкой и Сенной
Пляшу канкан нелепейшего свойства.
Любимый город праздничной толпой
Таращится на цифры и на коды.
Зеленый ангел машет головой
И ловит ртом салют, вино и воду.
Не на… не до… намажь меня на хлеб
Своей любви к осенним разговорам
Трамвай пустой сияет, как Денеб,
И гулко мчит по каменным просторам.
***
Шепоток нехороший прожёг все от горла до паха.
Цепенеет душа, раскачавшись на цыпочках страха.
Горбом встанет январь… остается решиться и счистить,
То ль тату со спины, то ли с сердца подгнившие листья.
Прочитав по слогам, разделить, распаять звенья века,
Пить туман из залива взахлеб, как похмельный калека.
Тяжеленной громадой подняться над Невским и плакать,
Уронив свою соль в бесконечную серую слякоть.
Выползаю из утра с пакетом раздумий под мышкой.
Колесницы трясутся, звонки не дают передышки.
Нет ни эха внутри, ни хоров, и дорога до храма
Извивается лентой, сплетая нам роли для драмы.
И сбиваются в стаи афиши, целуясь с асфальтом,
В этой пене бумажной кручу бесконечное сальто
Зашифрованных слов. Я живу в телефонных молитвах,
В разрушающих сон, бесконечных горячечных битвах,
Где все выстрелы – в цель, где ладони нежны и шершавы,
Где дыханье твое напитали дурманные травы.
Где взлетает любовь, раскачавшись. И кажется вечной
Тишина, что дрожит огоньком парафиновой свечки.
***
Не хочу больше спать, вытекаю из ночи.
Разбиваю все окна, и двери, и стены.
Заблудилась в себе и в твоих междустрочиях.
Ветер, холод, Невы ядовитые вены.
Твое имя во мне. Голос сорван и бьется
О гранит парапета, где умерли волны.
Стрелки в сердце… навылет. Дышу, как придется.
Я пуста, как стакан. Ты ж, как сон, явью полон.
***
Вот я плачу о том, что не хватит опять берегов
Удержать свой поток так, чтоб в марте весь город не смыло.
Перекрестки дорог и сигналы полночных звонков –
У границы листа – то, что память за шторою скрыла.
А беспечные сны рассыпаются, будто песок,
Напитался вином каждый шаг, да и дышит похмельем.
Наводнение слов, а на волнах – венец иль венок,
То ль принять и одеть, то ль кропить себя пагубным зельем.
Тишиною горит новорожденный радостный день,
Молоком на губах ожидание веры застыло.
Между Богом и мной пролетела крылатая тень.
Рядом с Богом и мной – моя дочь – моё сердце Ахилла.
Только, как ни крути, у Всевышнего свой интерес.
Как сказал мне поэт, заходивший к вечернему пиву:
У Него, мол, есть план. А на плане – река, дом и лес,
Вот туда в эмиграцию съехать – так было бы диво.
Чем же мне заплатить за аренду небесных красот...
Ведь в моем багаже лишь картон, да немытые строки
И щербатая тень от не взятых моих не-высот…
Да Невой разливаются вечности темные сроки.
Сцена вокзала…
Сцена вокзала. Чуть за полночь. Нервы, нервы…
Холод растёкся. Устало выходит первый
из полусонных актёров… Слова-дробины
высыпал город; и горбят сухие спины
старцы-мосты; гонит кровь по Неве и Мойке;
ветры истёртые топчут дворы-помойки…
Занавес поднят! Стряхнул мишуру акаций
«блоковский» сон. Без текстовки и декораций
город играет, кривляется, бьётся, мечет
иглы под ногти, дензнаки на чёт и н;чет.
Дышит массовка неровно, не в такт, на ощупь.
Роль распоследняя – вовсе не будет проще.
Но посреди тех, что носят во чреве зёрна
смерти, которая, как жернова, упорно
мелет года, — я всё жду, что согнусь в поклоне
и упаду, замерев на гранитном лоне
града-ловца человеков. Он примет в руки
томик стихов. И вздохнёт. И всплакнёт от скуки.
Место
Мы начнем с описания места. Здесь
Воздух жидок, как ртутный хмельной кисель.
Выдыхаемых ядов струится смесь,
Караваны ветров извлекают трель
Из разбитых парадных и черных дыр,
Из органных щелей петроградских стен…
И уже не адамов пра-пра-, а чир
Или нерка с крылами парит. Рефрен
Из змеящихся улиц, крестов и крыш
Повторяется эхом сто тысяч раз,
Вынимает тоску: стой, замри, услышь,
Как забьется под сердцем кровавый Спас.
Здесь коровы-дома гулко пали ниц,
Вечной жаждой томясь на пути к воде.
Охра плавится с ржавчиной меж ресниц,
Поменялись местами «когда» и «где».
Одинаково сгорбились фонари
И прохожие, словно одна печаль
Неизбывная точит их изнутри,
Нанося письмена на небес скрижаль.
Здесь угрюмую нежность кирпичных строф
Выпестовывать хочется, как дитя,
Проплывая по руслам ночных дворов,
Просыпаясь в гранитных твоих горстях.